Гражданин

Что толкнуло его на заговор против Цезаря? Как в нем благополучно существовали ненависть к тирании и собственное стремление к единоличной власти?

 

Отвечу коротко: парфянский синдром. 

 

Многие из нас, хорошо помнят войну в Афганистане, когда солдаты и офицеры, вернувшиеся с войны, долго и мучительно адаптировались к мирной жизни. Не всем это удалось. Их психика, осталась навсегда поврежденной и покалеченной войной. Это явление получило название «афганский синдром». Мне довелось общаться со многими «афганцами», и я спрашивал у них, какое впечатление от этой войны, было особенно неприятным, после возвращения домой. Ответы были разные, но одним из наиболее распространенных был следующий: отсутствие победы.

 

Любая война заканчивается либо победой, либо поражением. Люди на войне жертвуют своей жизнью и здоровьем, чтобы победить. Именно победа, как прекрасная невеста в ярком свадебном наряде, ждет своих воинов. Советская армия героически воевала в Афганистане. В тот момент, когда победа была близка, верховный главнокомандующий, суетливо-вертлявый болтун М. С. Горбачев, отдал приказ о выводе войск. Приказ был отдан по-горбачевски: сдадим все, а там видно будет. Никакие последствия вывода войск без окончательной победы не просчитывались. Да, и что мог понимать в военном деле, льстивый и лицемерный царедворец.

 

Афганская компания закончилась по-троцкистски: ни победы, ни поражения, а армию распустить. «Афганцы», конечно не приняли предательства верхушки, и не понимали, почему их оставили без заслуженной победы. Эстафету предательства и трусости, начатую Горбачевым, продолжили вероломные и бездушные чинуши, с их подленькими словечками: «мы вас туда не посылали», «свои проблемы решайте сами», и т.д. Это негативно влияло на психику «афганцев» и усугубило их «афганский синдром».

 

Нечто подобное, произошло, после парфянской кампании с Кассием, хотя его ситуация была намного хуже, ибо римские войска были полностью разгромлены. Жизнь Кассия, после неудачного похода в Парфию, круто изменилась, что предопределило его судьбу.  Именно поэтому, можно говорить о «парфянском синдроме» Гая Кассия Лонгина. 

 

Для людей, обладающих широтой исторического мышления, война всегда есть война, синдром всегда есть синдром, а доблесть всегда есть доблесть, неважно в отношении каких воинов: римских или советских. Так, например, гений фортификации— Юлий Цезарь, восхитился бы укреплениями генерала Карбышева, а победитель карфагенской кавалерии —Сципион, оценил кавалерийский талант Буденного. 

 

Все это, только подтверждает слова Экклезиаста о том, что нет ничего нового под солнцем. Так было и так будет, а неутомимая история, по-прежнему будет наматывать свои временные круги и постоянно повторяться.   

​

 

 

 

 

* * *

Ночное пиршество было в самом разгаре. Пьяные голоса, распевающие незатейливые куплеты похабных песенок, скотский смех, громкий шум падающих кубков и серебряных блюд, создавали обстановку беспутного и непринужденного веселья. Особенно громко смеялись над охмелевшими гостями, падавшими со своего ложа, прямо под большой стол.

​

Мозаичный пол, ярко освещенного масляными лампами огромного триклиния, был обильно залит албанским вином. Его запах, наполнял собою весь зал. Блюда из дикого кабана, курицы, мурены, маринованных грибов, вареных моллюсков, непрерывно сменяли друг друга. Чернокожие рабы из Ливии, едва успевали убирать за пирующими. В соседнем зале слышался звонкий смех молодых рабынь, развлекавших гостей, покинувших триклиний в поисках женских утех. 

Гости азартно пили за здоровье друг друга, за мощь римских легионов и благополучие хозяина дома. Полуобнаженные танцовщицы из Египта и Киликии, причудливо выгибали свои стройные тела, под веселые сирийские мелодии. Гости богатого римского ростовщика Вибидия, хорошо знали друг друга и никакие приличия их не сдерживали. Разгул был такой, что казалось еще немного и многочисленные греческие статуи окружавшие пирующих, пустятся в пляс. 
 
Между тем, в правом углу триклиния, на изысканных ложах, возлежали двое мужчин одетых в легкие, белые туники. Они не принимали участия в общем веселье. Одним из них был Гай Кассий Лонгин, худощавый, кареглазый, темноволосый мужчина с резкими чертами лица, вторым – пожилой эпикуреец с обрюзгшим лицом, Филодем. Их разделял небольшой, круглый стол. На столе стояли серебряные кубки с вином.  

​

—Отчего ты не веселишься как все, Гай Кассий? Раньше ты был первым на таких пирушках. Ведь жизнь дается нам именно для наслаждений и утех. Основное правило нашей жизни очень простое: стремись к удовольствиям и избегай страданий. Не зря великий Эпикур считал удовольствия началом и концом блаженной жизни. Это я в силу почтенного возраста и скверного здоровья не могу больше пить вино и утешать себя ласками рабынь. Но отчего ты стал умерен в вине и женских утехах? 

 

—Ты знаешь Филодем, что я недавно вернулся из Сирии. Там, я славно поквитался с парфянами за старого глупца Красса, и наших погибших воинов. Парфянские всадники, возвращавшиеся после набега, были уничтожены до последнего человека. Пленных я приказал не брать. Их тела были оставлены без погребения на закуску птицам. Я подготовил парфянам засаду в холмистой местности, где они не могли использовать свою быстроту и внезапность. Нет ничего лучше на войне с парфянами, чем внезапная засада. Охотники наконец попались в собственные сети. 

​

—Эта победа только укрепила твою воинскую славу. Немногие в Риме могут сравняться с тобой в доблести, Кассий. Отчего же тогда ты печалишься?

​

Кассий горестно вздохнул, поднялся с ложа и осушил кубок с вином. Вино не сделало его более расслабленным. Наоборот,

черты лица Кассия заострились и приобрели сходство с хищной птицей. Его голос зазвучал резко и повелительно, будто он был не на пиру, а на поле боя:    
  
—Парфянский поход не отпускает меня даже во сне. Ночью, я заново переживаю этот кошмар и свое бессилие спасти наше войско. Страх и отчаяние, опять преследуют меня, как безжалостные эринии. Ночью, я часто просыпаюсь с сухостью во рту от мучительной жажды, как тогда в этой проклятой пустыне, под Каррами.
 
Кассий знаком подозвал раба и тот мгновенно наполнил его чашу вином.

​

Филодем произнес мягким и бархатным голосом:

​

—Расскажи мне об этом злосчастном походе, Кассий. Только ты знаешь о нем правду. 
 
Кассий ответил не сразу. Он внезапно побледнел и залпом осушил чашу. Филодем, из-за почтенного возраста и недомоганий к вину не притронулся, и внимательно слушал Кассия.

​

—Я никому об этом не рассказывал, хотя весь Рим прославлял мою доблесть в Парфии. Однако зачем мне личная слава, если мы потерпели поражение, а я потерял своих товарищей?  Но правду об этом походе, надо знать, и я тебе ее открою. Слушай меня внимательно Филодем. Я отправился в парфянский поход под командованием Марка Лициния Красса. Он уверял меня, что поход будет легким, а его трофеи—неисчислимы. Войной с Парфией, Красс хотел затмить славу восточного похода Гнея Помпея Великого. Восточные народы, говорил Красс, воевать не умеют, а парфянская армия —это сборище плохо вооруженных варваров. Меня очень удивили его слова о трофеях, будто он собирался идти не на войну, а на торговую площадь. Перед походом, он ограбил иерусалимский храм иудейского божества Яхве, где взял золотую утварь, украшения и деньги. Но я тогда был слишком глуп и не придал этому значения. Я просто поверил Крассу, не требуя подтверждения правильности его слов. К парфянскому походу он не подготовился и совершил множество ошибок. Главной его ошибкой, было нежелание идти в Парфию через Армению. Царь Армении обещал нам десять тысяч всадников, которых нам так не хватало под Каррами, и продовольствие для армии, если мы пойдём через его страну. В этом случае, холмистая местность благоприятствовала бы нашему походу, закрывая нас от нападения кавалерии парфян. Однако, Красс непонятно зачем повел нашу армию через Месопотамию. Он даже не задумывался об опасностях и трудностях этого пути. 

 

—Отчего он совершил такую глупость? Так мог поступить беззаботный юнец, а не умудренный годами муж. Ведь любому серьезному делу, предшествует тщательная подготовка.  

​

—Его ошибки были следствием алчности и полной недооценки противника. Даже знамения были против этого похода. Я придерживаюсь благородной философии великого Эпикура и не верю в знамения, но, когда они повторяются со зловещей последовательностью, нужно задуматься о правильности своего пути. Однако Крассу было всё равно. Он шел по своей дороге позора, ослеплённый роком. Никогда нельзя упиваться своим величием, даже находясь на вершине славы.

​

—Боги не могут вмешиваться в жизнь людей и земные дела, Кассий. Блаженные боги, обитают в метакосмии, отделенном от нас мире.

​

—Сейчас, после этого похода, я больше не верю ни в каких богов. Но какие-то непонятные нам вещи, существуют в нашем мире. И я убедился в этом собственными глазами. Поэтому, лучше было из предосторожности принять эти повторяющиеся знамения, чем пренебрежительно их отвергнуть.

​

—Если исходить из практической пользы, а не принципов нашего учения, то, пожалуй, ты прав, Кассий. 

​

—Когда стало ясно, что Красс поведет армию через Месопотамию, я встретился с ним наедине. Я посоветовал ему провести самую тщательную разведку пути движения нашего войска. Если разведка окончиться неудачей, то нужно вести армию на Селевкию, не отходя от реки. Река была бы для нас и кормилицей, и защитницей от парфянских атак с фланга.  Я убедил в этом Красса, однако после меня к нему пришёл араб Абгар, подосланный парфянами. Он уговорил Красса идти через пустыню и сам вызвался быть проводником. Красс как ребенок поверил коварному варвару. Наше войско двинулось через Месопотамию.  Поход был очень тяжелым. Не хватало воды и продовольствия, наши воины ослабели. По пути попадались глубокие пески, и трудно было идти по безлесным и безводным равнинам, уходившим в беспредельную даль. Огромные, подобные морю волны песков пустыни, окружали наше войско со всех сторон. Артабаз, еще раз, предложил Крассу вернуться назад и соединиться с ним, но Красс ему ничего не ответил. Он возомнил себя Суллой, который с врожденной легкостью повелевал царями и всегда извлекал из этого пользу для себя. 

​

—Почему ты сам не убил этого варвара Абгара, если понимал, что это лазутчик?

​

—Я не мог отменить приказ Красса. Я не командовал войском. Да и авторитет у него тогда был очень большой. Между тем, демон месопотамской пустыни, будто бичом гнал Красса в западню.

​

—Ты пытался изменить решение Красса?

​

—Он совсем перестал прислушиваться ко мне. Тогда, не в силах спорить с Крассом, я высказал Абгару все, что о нем думал. Какой злой дух, говорил я ему, сквернейший из людей, привел тебя к нам? Какими зельями и приворотами соблазнил ты Красса, ввергнув войско в разверстую глубь пустыни? Но мои слова были бесполезны. С таким же успехом я мог кричать на песчаные горы пустыни. 

 

—И что ответил тебе коварный варвар?

​

—Ничего. Он только хитро улыбался и льстиво кланялся. Когда мы зашли настолько далеко, что не могли вернуться назад, он покинул нас и ускакал к парфянам.

​

—Почему Красс оказался таким глупцом? 

​

—Он утратил свою энергию, а его прежний опыт оказался ненужным в этой войне. Красс вел себя как самоуверенный мальчишка, а не полководец. Он оказался глупым и доверчивым ребёнком. Я не понимал, как самый богатый человек Рима, никому прежде не доверявший, поверил незатейливой лжи презренного варвара и проявил редкостное малодушие. Ведь даже в самой тяжелой ситуации, нельзя терять мужества. Нужно обратить свои взоры к судьбе. Нельзя отказывать ей в доверии.

​

—Воистину глупая самоуверенность, ничем не лучше заячьей трусости. Ты все-таки веришь в судьбу Кассий, отрицая богов?

​

—Судьба есть. Даже если ты отрицаешь все, что-то должно остаться. Да и судьба самого Красса свидетельствует о ее существовании. 

​

—Отчего ты Кассий, согласился идти в поход с Крассом, который стремился к единоличной власти? Ведь твоя храбрость и отвращение ко всем тиранам без исключения, известна всему Риму, особенно в истории с Фавстом, сыном Суллы. Расскажи мне о ней, Кассий.   

​

—Однажды, когда, Фавст превозносил единовластие своего отца, я сильно побил его. Нас привел к себе Гней Помпей Великий, и спросил меня, отчего началась ссора. Я сказал сыну Сулле, Фавст, только посмей повторить здесь эти слова, которые меня разозлили, и я снова разобью тебе лицо! Помпей очень удивился моим словам и произнес: «Ты Кассий, никогда не сможешь вынести никакого единовластия, кроме своего собственного». Что касается Красса, то он умел найти правильные слова для любого человека и убедить его. Красс пообещал, что после победы в Парфии, он поможет мне стать консулом. Но мы отвлеклись от парфянского похода.

​

Внезапно, Кассий замолчал и задумчиво посмотрел на пустой, серебряный кубок. Раб стремительно подбежал к нему и наполнил кубок вином. Кассий неторопливо выпил вино и продолжил свой рассказ:

​

—И вот наступил этот день, который принес Крассу—гибель, а нам—позор. Разведчики сообщили о приближении парфян, и мы начали быстро строить войско в боевой порядок. Я командовал одним из флангов и ободрял своих солдат, чтобы они достойно встретили врага. Парфяне, сразу же атаковали нас. Мы с большим трудом отбили первый удар парфянской тяжелой кавалерии. Их всадники были одеты с головы до ног в кольчужные доспехи и вооружены длинными копьями. Убедившись, что атака против легионов не удалась, парфяне притворно отступили назад. Они бросили против нас свою легкую конницу, вооруженную дальнобойными луками. Парфянские стрелы насквозь пробивали наши доспехи. Они сыпались на нас непрерывно. В это же время, тяжелая кавалерия парфян перестроилась и начала охватывать наше войско с флангов. Когда наше войско строилось, я говорил Крассу, что если нас будет атаковать кавалерия, то главная наша задача, не попасть в окружение. Однако, Красс в который раз, не внял моему совету. Он предпочел построить войско в тесное каре, как это сделал Варрон под Каннами, а не прикрыть фланги. Эта его ошибка, очень помогла парфянам. Они могли беспрепятственно заходить нам во фланги и в тыл.  Поскольку угроза окружения стала неизбежной, Красс бросил вперед отряд своего сына Публия, вместе с отрядом нашей лучшей кавалерии. Парфяне заманили его солдат притворным отступлением и уничтожили их всех. Когда парфяне показали нам воткнутую на копье голову Публия, я сразу понял, что эту битву мы проиграли. Наши уставшие воины, которым Красс не дал отдохнуть перед боем, окончательно пали духом.

​

—Как можно воевать с армией, состоящей из одной кавалерии?

​

—В оправдание Красса, скажу, что мы никогда не сталкивались с таким войском. Даже у Ганнибала был пехота и мы могли сразиться с ней, а не бегать за вражеской конницей. Именно поэтому, Крассу нужно было провести тщательную разведку, чтобы понять врага и правильно подготовиться к бою. Нельзя было давать бой на равнине. Нужно было усилиться армянской кавалерией и идти возле реки, чтобы избежать окружения. Но Красс ничего этого не сделал, и этим, обрек и нас, и себя, на гибель. Мы оказались в ловушке. Парфяне расстреливали нас из луков как на охоте. Затем лучников сменили тяжелые всадники. Они атаковали наши когорты. Парфяне вонзали в наших солдат тяжелые копья, часто с одного удара пробивавшие двух человек. Мы изнемогали от жары и жажды. Броню парфянских всадников, наши копья пробить не могли. Их кони также были защищены латами. Затем их опять сменяли конные лучники. Они уничтожали нас обороняющих и еще быстрее нас атакующих. Невозможно победить армию, которая и избегает боя и одновременно ведет его. Вся мощь нашей пехоты состоит в первом ударе по пехоте врага и правильном маневрировании когортами. В этой битве, все это было бесполезно. Самое страшное на войне—это быть беспомощным.  Враг был то невидимкой, то опять становился видимым. Если бы у них было больше тяжелой кавалерии, мы были бы полностью уничтожены до последнего солдата. Наступила ночь, и парфяне отступили. Они не воюют по ночам и это нам помогло. Красс оцепенел и впал в апатию от поражения и потери сына. Странным был этот переход от самонадеянности к пассивному безразличию.  Мы, с легатом Октавием, пытались ободрить его, но это было бесполезно. Тогда мы созвали на совещание всех центурионов и других начальников. Я понял, что, если мы останемся на месте, нас истребят всех и предложил отступать. Все командиры согласились со мной, и мы начали отступление. Вскоре мы вошли в Карры. 

 

—Красс уже не командовал армией?

​

—Нет. Он только по имени был командующим.  Полководец парфян Сурена подослал к городским стенам своего переводчика, чтобы вызвать Красса или меня на переговоры. И здесь я воочию увидел новое оружие парфян: хитрость и вероломство. Обманывают они также ловко, как и сражаются. Красс опять ушел от ответственности за судьбу воинов и отказался от любых переговоров. Я согласился на перемирие и свидание Красса с Суреною. Я думал, что мы выторгуем условия для почетного отступления. Мы остались в городе ожидая начала переговоров и потеряли еще один день. Никто, тогда еще не представлял себе всех парфянских ловушек. Сурена, на следующий день, привел к городу свое войско и потребовал от наших воинов, чтобы они выдали ему Красса и меня в оковах. Мы поняли, что в ловушке и решили отступать из Карр. Красс доверил Андромаху, жителю Карр, быть нашим проводником в пути. Он был настолько хитер, что обманул не только Красса, но и меня с Октавием. Андромах завел нас в болотистое место. Я понял обман и снова вернулся в Карры. Мои проводники арабы, которых мы также взяли с собой, советовали переждать неблагоприятный момент в Каррах, пока Луна не пройдет через созвездие Скорпиона. Я убедился, что восточным варварам доверять нельзя, и ответил им издевательски, что более Скорпиона, я опасаюсь Стрельца. С пятьюстами всадников, я успешно оторвался от парфян, и вернулся в Сирию. В Сирии, я собрал остатки разбитой армии и сформировал из них два легиона. Затем, я укрепил наши сирийские крепости, чтобы сдержать наступавших на них парфян. Остальное ты хорошо знаешь, Филодем. Красс и Октавий были вероломно, убиты под Синнаками, куда их завел предатель Андромах. С ними погибли все наши воины, кроме, небольшого числа, взятого в плен. Крассу отрубили голову и бросили ее к ногам царя Парфии, Гирода. Красс хотел превзойти славой Цезаря и Помпея. А превзошел всех римлян своим позором. Будто ему богатейшему и влиятельнейшему человеку, чего-то не хватало. Вот так, неслыханным разгромом, закончился парфянский поход Красса.

​

—Тебе Кассий нельзя винить себя, ведь ты сделал все, что мог и даже больше.

​

—Это слабое утешение. После возвращения из Сирии, я серьезно занялся философией. Обществу женщин и воинов, я предпочел общество философов. Я хотел найти для себя объяснения и утешения, которые успокоили бы меня. Объяснений я не увидел, а утешение нашел в философии Эпикура. Затем я опять воевал в Сирии.

​

—И что ты понял из своих бедствий, Кассий? Ведь ничто так не обращает к философии как пережитые бедствия.

​

—После торжества парфянского вероломства, я перестал верить в богов и людские установления. Я понял, что не все, что мы видим или же чувствуем, — истинно. Ощущение есть нечто расплывчатое и обманчивое, а мышление с необычайною легкостью сочетает и претворяет воспринятое чувствами в любые мыслимые образы предметов, даже не существующих в действительности. Ведь эти образы подобны отпечаткам на воске, и душа придает им, самые различные формы. Это видно из сновидений, силою воображения создаваемых почти из ничего, однако же насыщенных картинами и событиями. Так, что все наши образы есть дым от костра и сонные грезы: временные, непостоянные и обманчивые. И также к ним нужно и относиться.

​

—Ты хорошо изучил нашу философию Кассий. О сути природы и вещей, лучше всего сказал самый великий ученик Эпикура-Тит Лукреций Кар:

 

Всю, самоё по себе, составляют природу две вещи: 

​

Это, во-первых, тела, во-вторых же, пустое пространство, 

Где пребывают они и где двигаться могут различно.

​

Вот поэтому, мы знаем, как устроена природа и ее образы. Но главной целью всех наших деяний, является достижение безмятежного и блаженного состояния души—атараксии. Это состояние лишено страданий. Тогда в душе утихает всякая буря, ибо человеку больше не зачем гнаться за тем, чего ему недостает, ему незачем более искать чего-нибудь. Ты слишком раздражителен и желчен, поэтому тебе не хватает атараксии, Кассий. Ищи ее, и ты достигнешь умиротворения.

​

—До атараксии мне также далеко Филодем, как тебе до консульской должности.  Я теперь твердо знаю, что судьба человека зависит от него самого, а не от богов. Судьба всегда на стороне победителя. Я больше ни во что ни верю, кроме самого сильного чувства, которое и держит нас в этой жизни. В Парфии я словно выпил чашу с ядом, которая не отняла у меня жизнь, но вытравила весь вкус к ней. И с этим мне теперь надо жить. Но одно желание у меня осталось, стать первым человеком в Риме и возглавить новый поход на Парфию, чтобы покончить с этой проклятой страной и ее коварным населением. Моя личная философия теперь очень проста: определи свою самую сильную страсть и следуй за ней, подчинив ей свое поведение. Я поставил себе целью стать главным в Риме и ничто не остановит меня на этом пути. Никогда больше я не буду подчиняться кому-либо, без достижения этой цели. Лучше навсегда остаться на вершине горы, чем спуститься на холм. 

​

—Будь осторожен Кассий. Путь к власти может привести не только к триумфу, но и к гибели. Возьми пример того же Красса. Как по мне, так лучше спокойно подчиняться, чем властвовать самому. В жизни, не все так хорошо, как надо, но и не все так плохо, как оно есть.

​

—Горе побежденным, говорил вождь галлов Бриенн. Если я проиграю, значит я оказался недостаточно сильным для победы и заслужил свою участь. Я ничего теперь не боюсь и ничто меня больше не страшит, поэтому, без колебаний пойду по дороге к верховной власти.

​

—Пусть будет благосклонна к тебе Фортуна, Кассий, хоть я в нее и не верю.

​

Между тем, пьяные гости Видиния, уже давно спали на своих ложах в самых причудливых позах. Чудовищный храп раздавался по всему триклинию.

​

—Хорошо этим пьяницам, они ни о чем не думают. Может высшее счастье заключается в том, чтобы впасть в животное состояние?

​

—Тебе это не подойдет, Кассий. Твоя душа слишком тревожна и беспокойна.

​

—Ты прав, Филодем. Не подойдет. Да и куда деться человеку от боли и страданий. Человек страдает от первого тревожного крика при рождении, до последнего горестного выдоха, при кончине.

​

—Могу тебя утешить Кассий, что все эти страдания временны и мы просто распадемся на отдельные атомы. Сочетания атомов «Кассий» и «Филодем», никогда больше не будут существовать.

​

—Вывод твой правильный, Филодем. Но совсем безрадостный.

​

После этих слов Кассий впал в сомнамбулическое состояние. Его лицо застыло как гипсовая маска. После продолжительной паузы, он спросил Филодема, тщательно выговаривая каждое слово:  
 
—И все-таки ответь мне, Филодем, зачем судьба сохранила меня в парфянском походе? Для чего?

​

—Каждому человеку дано свое время. Придет твое время, и то, что ты называешь судьбой, само ответит на твой вопрос. И в этом вся мудрость. И в этом все знание. Когда последняя мысль пронесется в твоей голове, Кассий, ты и узнаешь ответ. 

​

Кассий внимательно посмотрел на Филодема и негромко сказал:

​

—Однако уже рассвет. Пойдем домой Филодем и восстановим сном наши силы. Пока мы существуем в теле и наши сочетания атомов еще не распались, о плоти нужно заботиться. 

​

Они встали с пиршественных лож и неторопливо вышли из зала, оставив гостей Вибидия, наедине, со своими беспокойными снами.

​

Рассвет наступил и триклиний начал наполняться светом. 

​

Огромный и шумный Рим, медленно начинал свое пробуждение.

​

© Андрей Ермолинский, 2018